«Интервью с Достоевским» открыло туркам писателя с неожиданной стороны
Ранее мы познакомили вас со взглядами на ислам корифея русской литературы Льва Николаевича Толстого. На сей раз настал черед другого классика – Федора Михайловича Достоевского, который придерживался несколько иных взглядов. Турецкий журналист Экрем Сакар опубликовал в газете «Дюнья бизим» воображаемое интервью с Достоевским, собранное им из обрывков его переписки с различными деятелями в 1876-1877 годы, в которых он излагает свою позицию по поводу ситуации на Балканах и русско-турецкой войны тех лет. Материал получился очень острым и неожиданным.
Все мы знаем Достоевского по его романам, прежде всего «Преступление и наказание». Он действительно был сильным автором и считается одним из самых лучших литераторов мира. Однако мало кто знает о нем как о русском националисте, крайне религиозном человеке и туркофобе. В этом репортаже мы решили затронуть другую тему и задать ему вопросы о турках.
(Текст этого «воображаемого» репортажа основан на выдержках из написанного Достоевским «Дневника писателя», переведенного на турецкий язык Кайханом Юкселером):
Принимая во внимание, что вы являетесь русским националистом, и вашу нелюбовь к туркам, я хочу начать со следующего вопроса: что вы думаете об убийствах турков в годы русско-турецкой войны (1877-1878 гг. – Исламосфера)?
Убивают турок в войне, в честном бою, не мстя им, а единственно потому, что иначе никак нельзя вырвать у них из рук их бесчестное оружие. Так было и прошлого года. А если не вырвать у них оружие и — чтоб не убивать их, уйти, то они ведь тотчас же опять станут вырезывать груди у женщин и прокалывать младенцам глаза. Как же быть? Дать лучше прокалывать глаза, чтоб только не убить как-нибудь турку?
Вырезать? Прокалывать?
Они убивают пленных и раненых после неслыханных истязаний, вроде отрезывания носов и других членов. У них объявились специалисты истребления грудных младенцев, мастера, которые, схватив грудного ребенка за обе ножки, разрывают его сразу пополам на потеху и хохот своих товарищей башибузуков.
Как турок я не стану хохотать, но поверьте мне, ваши слова достаточно смешны. Это безосновательные утверждения. Этого не позволяет не только совесть, но и наша религия.
Министры султана тоже уверяют, что не может быть умерщвления пленных, ибо «Коран запрещает это». Но я не поверил.
Возможно, в этом вопросе мы не придем к единому мнению…. Может ли быть, что причина этой нелюбви заключается в том, что и сами русские столетиями жили под тюркским игом?
Хоть и дико сказать, но четырехвековой гнет турок на Востоке с одной стороны был даже полезен там христианству и православию, – отрицательно, конечно, но, однако же, способствуя его укреплению, а главное, его единению, его единству, точно так же, как двухвековая татарщина способствовала некогда укреплению церкви и у нас в России. Придавленное и измученное христианское население Востока увидало во Христе и в вере в него единое свое утешение, а в церкви – единственный и последний остаток своей национальной личности и особности.
С другой стороны, с самого покорения Константинополя, весь огромный христианский Восток невольно и вдруг обратил свой молящий взгляд на далекую Россию, только что вышедшую тогда из своего татарского рабства, и как бы предугадал в ней будущее ее могущество, свой будущий всеединящий центр себе во спасение. Россия же немедленно и не колеблясь приняла знамя Востока и поставила царьградского двуглавого орла выше своего древнего герба и тем как бы приняла обязательство перед всем православием: хранить его и все народы, его исповедующие, от конечной гибели. С тех пор главное, излюбленное наименованье царя своего народ твердо и неуклонно поставил и до сих пор видит в слове: “православный”, “царь православный”. Назвав так царя своего, он как бы признал в наименовании этом и назначение его, – назначение охранителя, единителя, а когда прогремит веление божие, – и освободителя.
Охранителя и освободителя от кого? От мусульман?
Освободителя православия и всего христианства, его исповедующего, от мусульманского варварства и западного еретичества.
Вы описываете мусульман и турок как дикарей, но не все русские думали так же, как и вы. Были и те, кто знали о цивилизованности мусульман и питали симпатию к туркам.
А ведь у нас теперь объявилось довольно много любителей турок, – конечно, по поводу войны с ними. Прежде я не помню ни разу во всю мою жизнь, чтобы кто-нибудь начинал разговор с тем, чтоб восхищаться турками. Теперь же очень часто слышу про их защитников и даже сам встречался с такими, и очень даже горячатся. «Мусульманский мир внес в христианский науку. Христианский мир потопал во мраке невежества, когда у арабов уже сияла наука» и т.д. Выходит, стало быть, обратно, что мусульманство есть свет, а христианство начало тьмы. Какая уединенная логика! Оттого-то, вероятно, магометанство так и просвещено в настоящее время сравнительно с христианством. Что ж они свой светоч-то потушили так рано! Да, но у них, однако, монотеизм, а у христиан… Это превознесение мусульман за монотеизм, то есть за чистоту учений о единстве божием, будто бы высшую сравнительно с учением христианским.
Но тут главное в том, что эти любители порвали с народом и не понимают его. Разорвав с народом, они успели уже составить себе иные удивительные понятия о том, что у русского простолюдина происходит в голове. Этому, порвавшему с народом, “интеллигентному” русскому удивительно было бы услышать, что этот безграмотный мужик вполне и незыблемо верует в божие единство, в то, что бог един и нет другого бога, такого, как он. Прежде всего интеллигентный русский, порвавший с народом, уже не может допустить, чтоб, благоговейно веруя в великую христианскую тайну воплощения сына божия, простолюдин мог в то же время оставаться при самом строжайшем монотеизме. Между тем нет ни одного русского мужика или бабы, которые, поклоняясь иконе, в то же время хоть сколько-нибудь смешивали “доску”, с самим Богом.
Насколько мы знаем, вы всю жизнь всем сердцем и душой желали, чтобы Стамбул оказался в руках русских, однако так и не дождались исполнения ваших мечтаний. Некоторые русские историки говорили, что Россия могла захватить Стамбул еще во времена Петра I. Что вы об этом думаете?
Если б Петру Великому (писал я) и пришла тогда мысль вместо основания Петербурга захватить Константинополь, то, мне кажется, он, по некотором размышлении, оставил бы эту мысль тогда же, если б даже и имел настолько силы, чтобы сокрушить султана, именно потому, что тогда дело это было несвоевременное и могло бы принести даже гибель России. Уж когда в чухонском Петербурге мы не избегли влияния соседних немцев, хотя и бывших полезными, но зато и весьма парализовавших русское развитие, прежде чем выяснилась его настоящая дорога, то как в Константинополе, огромном и своеобразном, с остатками могущественной и древнейшей цивилизации, могли бы мы избежать влияния греков, людей несравненно более тонких, чем грубые немцы, людей, имеющих несравненно более общих точек соприкосновения с нами, чем совершенно непохожие на нас немцы, людей многочисленных и царедворных, которые тотчас же бы окружили трон и прежде русских стали бы и учены и образованы, которые и Петра самого очаровали бы в его слабой струне уж одним своим знанием и умением в мореходстве, а не только его ближайших преемников. Одним словом, они овладели бы Россией политически, они стащили бы ее немедленно на какую-нибудь новую азиатскую дорогу, на какую-нибудь опять замкнутость, и, уж конечно, этого не вынесла бы тогдашняя Россия. Юг же России весь бы подпал захвату греков. Даже, может быть, совершилось бы распадение самого православия на два мира: на обновленный царьградский и старый русский… Одним словом, дело было в высшей степени несвоевременное.
Вы увидели, что панславистская политика оказалась эффективной в противостоянии туркам, но между Россией и славянскими государствами, между самими славянами имели место трения. В конце концов, годы спустя они распались на несколько частей.
Если бы русские не пришли на Балканы, турецкие убийства истребили бы окончательно райю, истребили бы до того, что уже некому было бы на Балканском полуострове делать против турок восстания,— а в этом-то и вся главная суть: остались бы одни милые турки, и турецкие бумаги повысились бы разом на всех европейских биржах. Но увы, чуть ли не вся интеллигенция восточной райи хоть и зовет Россию на помощь, но боится ее, может быть, столько же, сколько и турок: «Хоть и освободит нас Россия от турок, но поглотит нас как и «больной человек» и не даст развиться нашим национальностям» — вот их неподвижная идея, отравляющая все их надежды!
А сверх того у них и теперь уже всё сильней разгораются и между собою национальные соперничества; начались они, чуть лишь просиял для них первый луч образования. Столь недавняя у них греко-болгарская церковная распря, под видом церковной, была, конечно, лишь национальною, а для будущего как бы неким пророчеством. Вселенский патриарх, порицая ослушание болгар и отлучая их и самовольно выбранного ими экзарха от церкви, выставляя на вид, что в деле веры нельзя жертвовать уставами церкви и послушанием церковным «новому и пагубному принципу национальности». Между тем сам же он, будучи греком и произнося это отлучение болгарам, без сомнения, служил тому же самому принципу национальности, но только в пользу греков против славян. Одним словом, можно даже с вероятностью предсказать, что умри «больной человек», и у них у всех тотчас же начнутся между собою смятения и распри на первый случай именно характера церковного и которые нанесут несомненный вред даже и самой России; нанесут даже и в том случае, если б та совершенно устранилась или была устранена обстоятельствами от участия в решении Восточного вопроса.
Разве такая сильная держава, как Англия, оставила бы Стамбул России?
А тут вдруг кричат (и не только в Европе, но и у нас многие высшие политические наши умы), что случись умереть туркам как государству, то Константинополь должен возродиться не иначе, как городом «международным», то есть каким-то серединным, общим, вольным, чтобы не было из-за него споров. Ошибочнее мысли нельзя было и придумать. Уже по тому одному, что такой великолепной точке земного шара просто не дадут стать международной, то есть ничьей; непременно и сейчас же явятся хоть бы англичане со своим флотом, в качестве друзей, и именно охранять и оберегать эту самую «международность», а в сущности чтобы овладеть Константинополем в свою пользу. А уж где они поселятся, оттуда их трудно выжить, народ цепкий.
Греки тоже говорили в свое время, что Стамбул принадлежит им.
Наследовать же Константинополь одним грекам теперь уже совсем невозможно: нельзя отдать им такую важную точку земного шара, слишком уж было бы им не по мерке. Рано ли, поздно ли, а Константинополь должен быть наш, и хотя бы лишь в будущем только столетии! Это нам, русским, надо всегда иметь в виду, всем неуклонно.
Так кто же должен быть хозяином Стамбула?
В международном городе, мимо покровителей англичан, все-таки будут хозяевами греки — исконные хозяева города. С этой точки греки сильны, и они понимают это.
(Мнение редакции может не совпадать с мнением автора)
Экрем Сакар / dunyabizim.com