Аммар Асфур: О страхе и красоте уйгурского народа
Я вырос не в самой свободной стране. В моей голове всегда маячило осознание того, что, сказав что-то не то, можно угодить в тюрьму. Но на самом деле я не боялся этого — я даже часто шутил по этому поводу. Я знал, что мои беседы никогда не будут достаточно интересными для всех сильных мира сего, пишет Аммар Асфур.
Но в твоей стране, уйгур, я видел истинный страх. Память о беспорядках 2009 года все еще свежа в вашей памяти, но это невысказанное табу. Я лично видел людей, которые боятся исповедовать свою веру. Они боятся приглашать гостей на ужин в свой дом. Они тайно изучают свою религию или посещают религиозные школы, санкционированные правительством. Ваша культура и сама ваша идентичность находятся под угрозой каждый день.
В течение нескольких дней, проведенных вместе, я тоже испытывал этот страх. Ваша нервозность проникла в мои повседневные мысли и чувства. Ваши имамы отказывались разговаривать со мной без разрешения правительства. И каждый мой вопрос, казалось, приводил к внутреннему напряжению. Конечно, я был глубоко разочарован, но все же понял. Я решил вместо этого сосредоточиться на вашей прекрасной родине и увлекательной культуре. Но по пути я был приятно удивлен, встретив несколько храбрецов, которые ответили на мои вопросы и помогли лучше понять уйгуров.
Рапкат
Мы познакомились с Рапкатом, когда я подавал официальное правительственное разрешение на беседу с имамом. Будучи по совместительству туристическим гидом, он свободно говорил по-английски, и наш разговор, естественно, перешел на мой визит в Кашгар и мой проект “Взгляд на Ислам”. Он стал серьезным и задумчивым. Он сказал мне: “В Китае два главных мусульманских народа – хуэйцы и уйгуры. Это две совершенно разные истории”. Я спросил его, почему они такие разные, ведь у них общая вера.
“Речь идет о культуре, – осторожно сказал он. Мы разные в культурном отношении. Уйгуры не выглядят и не ведут себя как китайцы. Исторически сложилось так, что уйгуры были обмануты хуэйцами и на самом деле не доверяют им”.
Он сказал, что для него быть уйгуром и мусульманином – это одно и то же. Ислам важен для него, поскольку он чувствует, что это больше, чем вера: это часть его личности. Он учит его быть справедливым, честным и относиться к людям одинаково. Его культура учит его быть дружелюбным с другими и уважать своих родителей.
Я стал выпытывать у него дополнительную информацию, но он ничего не сказал. Он уже и так сказал достаточно.
Абдул Гафур
Три дня спустя, исследуя Большой базар в Кашгаре, я встретил Абдула Гафура. Он сообщил, что он из деревни в 15 км от Кашгара. Он работает в Кашгаре 17 лет. По его словам, ему очень нравится мечеть Хейтгах и гончарный рынок, расположенный рядом с этой мечетью. Когда я спросил о его вере, он сказал: “Мусульмане совершают то, что повелел нам Бог. Хорошие вещи, а не плохие. Мы постимся, молимся, носим длинные штаны, никаких шорт”.
Адиль Джан
После прогулки по Большому базару в Кашгаре я встретил Адиля. Он находился в магазине, расположенном напротив магазина Абдула. Он уже 5 лет торговал тканями. Он сказал мне, что любит кашгарскую кухню и своих родственников. Иначе он бы уже давно попытался уехать.
Ходжа Хан
Ходжа торгует сушеными продуктами и специями и занимается этим бизнесом с раннего детства. Это его семейное дело. Когда он узнал, что я мусульманин, его лицо просияло, и он заговорил. Быть мусульманином для него – благословение, потому что мусульманская пища чистая и не вредит человеческому здоровью. Для него главное – это уметь молиться и чувствовать себя чистым.
Я спросил, как он узнает новое об исламе. “Есть тайные учителя, которые возвращаются домой. Они работаю тайно, потому что правительство запрещает их деятельность”, – сообщил он мне.
Он сказал, что китайцы боятся уйгуров, потому что, по его ощущениям, уйгуры сами создали себе плохую репутацию и не являются хорошими мусульманами. В качестве примера он привел китайское правительство, которое борется с многоженством. “Эти люди наказываются Аллахом за то, что они несправедливы к своим женам, что является обязательным требованием, когда у вас есть несколько жен”, – сказал он. Когда я спросил его о том, сколько жен у него самого, он проигнорировал вопрос.
Абдул Маджид
Абдул Маджида я повстречал в магазине традиционных уйгурских головных уборов. Ему 20 лет, и он помогает своей семье, работая здесь. Он пытался найти мне тюбетейку, которую можно было бы складывать и надевать на голову, но не смог. Он покачал головой и сказал, что у меня слишком большая голова. В разговоре с ним я узнал, что он скоро женится. Это будет традиционный брак с уйгуркой из большой семьи.
Когда я спросил его, что значит быть мусульманином-уйгуром, он сказал: “Он любит поститься, и разговляться уйгурской пищей!” Он также любит то, как одеваются уйгуры, и любит турецкие мыльные оперы.
Когда я спросил его, где он изучает ислам, он сказал, что не может сказать мне, потому что правительство не любит тех, кто молится.
Ахмад Карим
Во время моего пребывания я предпринял немало усилий и потратил много денег на то, чтобы получить одобрение правительства на разговор с имамом. Я думал, что получу письменный документ, который даст мне возможность говорить с любым имамом, с которым я захочу. Но в реальности все было по-другому. Я договорился о встрече с Ахмадом Каримом, который работал имамом в течение 20 лет. Вместе с ним пришел и его друг. Мы встретились в отеле.
Он сказал мне, что правительство должно одобрить каждое назначение имама. Но, несмотря на жесткое государственное регулирование, содержание мечетей и зарплата имамов ложатся на плечи общины. Он сказал, что приход новых имамов и учителей сдерживается из-за правительственных ограничений, возложенных на исламские школы. Я лично обратил внимание на большой возраст имамов. Более того, мне сказали, что исторически сложилось так, что семьи посылали своих наименее способных детей или даже детей с ограниченными возможностями в исламские школы.
“В свое время наши медресе занимали лидирующую роль в исламском образовании. Люди приезжали отовсюду, чтобы учиться в них”, – сказал он. “В настоящее время медресе не только закрыты, но правительство даже не позволяет уйгурам изучать ислам где-либо за пределами Синьцзянского района. Однако им разрешено учиться в Исламском университете, который правительство открыло в Урумчи“, – пояснил он.
Я разговаривал с имамом Ахмадом около часа. Он сокрушался об упадке уйгурской культуры. “Те, кто работает в правительстве, не могут соблюдать уйгурские традиции. А те, кто соблюдают, не имеют никакой надежды получить государственную работу”, – сказал он мне.
Ближе к концу нашего разговора он провел сравнение между хуэйцами и уйгурами, чтобы объяснить, что проблемы в Синьцзянском районе носят политический характер.
“Хуэйцы исповедуют тот же ислам, что и уйгуры. Хотя это совсем другая культура. У них нет таких проблем, как у нас. Речь идет о культуре и истории. Речь идет о политике”, – пояснил он.
Когда мы закончили и перешли к более непринужденной беседе, он спросил меня: “Существуют ли арабы-немусульмане?” Ирония его вопроса заставила меня почесать затылок. “Неужели он действительно думает, что все арабы – мусульмане?” – спросил я себя. Однако время приближалось к ифтару, и на следующее утро я уезжал в Сиань. У меня была только одна ночь, чтобы насладиться уйгурской кухней.
Исламосфера